Сергей Дигол - Практикант[СИ]

— Я не замужем, — перестав жевать и чуть помедлив, отвечает она.

— Это понятно. — говорю я и закидываю кусочек мяса в рот. — Но почему: разведена, вдова?

— Послушай, — звякнув вилкой о тарелку, нетерпеливо начинает она.

— Все–все! — бросаю, в свою очередь, вилку в тарелку я. — Простое любопытство.

Сдаюсь я весело, и от нее не скрывается насмешливость моего тона. Вряд ли с ней кто–то так разговаривает, во всяком случае, давно никто такого с ней себе не позволял. Она привыкла бить первой, и оборона ей дается тяжело, гораздо труднее атаки.

— Не быть замужем можно потому, что ни разу не была замужем.

Она смягчается, но я не очень–то верю в ее спокойствие: она сейчас скорее рысь перед прыжком, чем коала на эвкалипте.

— Вообще–то, — продолжаю испытывать судьбу я, — странно все это. Молодой учитель с матерью ученицы…

— Что?! — сорвавшись на крик, перебивает она, но тут же повторяет, уже тоном мгновенно взявшей себя в руки властной женщины. — Что?

— Я–я–я, — тяну я, но она перебивает.

— Хочешь сказать, что я стара для тебя?

— Я просто, — теряюсь я, теперь уж без шуток, — я хотел… Просто сама ситуация…

— Да ты когда институт–то закончил? — бьет в самую точку она. — Мы же наверняка ровесники. Ну, или почти.

Виновато кивнув, я вспоминаю свое недавнее отражение в зеркале. Я нечасто смотрюсь в зеркало — даже бритье нельзя принять за дотошный осмотр собственной физиономии, ведь обычно я ограничиваюсь изучением заросших щетиной участков.

Пару дней назад случилось непоправимое: подравнивая баки, я нашел свои виски изрядно постаревшими — количество седых волос существенно перевешивало оригинальные каштановые, при том, что за последний год я внезапно оброс волосами — причем черными — на плечах, чего я от себя никак не ожидал.

Ира, конечно, была права, и сфотографируйся мы вместе, я бы наверняка сошел за ее старшего брата, если конечно, заранее соврать о нашем кровном родстве. Впрочем, совместная фотография — это то, что нам обоим нужно меньше всего. Во всяком случае, сейчас.

— Я родила дочь в восемнадцать лет, — говорит Ира и, положив руки на стол, подпирает ими себе груди. — А у тебя есть дети?

Честно помотав головой, я даже не удивляюсь, что о жене она даже не заикается. В конце концов, разве для богатой одинокой женщины это проблема — жена понравившегося, но бедного учителя истории?

— Я не был женат, — уточняю я, выкрадывая секунды для вычисления ее возраста. Получается тридцать пять: действительно, всего на пять лет меня старше.

— Нам не разрешили пожениться, — говорит она, по–прежнему бесстыдно выставляя груди напоказ.

— Он был беден? — спрашиваю я.

— Это я была бедна, — усмехается она, — а он был сыном секретаря кишиневского горкома. Но дело не в этом.

Ира поднимает бутылку водки и снова наливает, причем себе — до самых краев рюмки.

— Просто когда я родила, — говорит она, сжимая рюмку, — ему едва исполнилось пятнадцать.

Проклятый молдавский обычай!

— Может, помочь, Демьян Валерьевич? — слышу я за спиной и оборачиваюсь.

Вернее, не совсем за спиной, но как еще выразиться, если обращаются не столько к тебе, сколько к твоей заднице. Нависающей над головами двух лицеистов, курящих под забором, в решетки которого я одновременно упираюсь ногами и за которые цепляюсь руками. Собственно, и обернуться как следует чтобы ответить мне не по силам, поэтому я лишь поворачиваю голову в бок и, конечно же, все равно никого не вижу.

Черт бы подрал молдаван с их заборами, думаю я, сам наполовину молдаванин. Что же это еще, если не национальный обычай? Или, может, в Молдавии где–то еще, кроме фольклорных концертов и официальных праздников можно встретить мужчин и женщин в национальных костюмах, резво выплясывающих национальные танцы? Да и из глиняных расписных тарелок обедают, кажется не в каждой семье и далеко не каждый день. По мне, так заборы, а не пронафталиненные костюмы с коврами — национальный символ Молдавии, заслуживающий изображения на гербе.

С одного из таких заборов — двухметровые металлические прутья с пиками наверху, — я наконец спрыгиваю и оказываюсь в буквальном смысле за решеткой. С ракурса ошалевших лицеистов, конечно. Еще бы — учитель истории сбегает с лицейского двора через забор.

— Вы ничего не видели, — говорю я, все еще не отпуская заборных прутьев, — понятно, надеюсь?

Ребята испуганно кивают и даже поочередно швыряют окурки на асфальт, словно я отчитываю их в том числе по поводу курения на территории лицея. Оказывается, учительство имеет некоторые преимущества, особенно, когда имеешь дело с учениками. Всегда можно предложить им пряник, но я решительно выбираю кнут.

— Пойдут разговорчики об этом, — окидываю я взглядом забор сверху до низу, — снижу годовую оценку.

Парни молча переглядываются и быстренько ретируются — на всякий случай.

Нервы у меня и в самом деле ни к черту. И все из–за идиотки на черной Мазде.

Заметив у ворот лицея знакомый черный силуэт — а с недавних пор я шараюсь от каждой пятой модели Мазды, которых, слава богу, в Кишиневе пока единицы и вообще от каждого легкового автомобиля, если он, конечно, черного цвета, — я понимаю, что заблокирован. Оцеплен со всех сторон: три возможные варианта бегства прикрыты прутьями металлического забора, которым территорию лицея обнесли на так уж давно. Во всяком случае, его не было во время моей студенческой практики, да и ржавчины я не заметил — как на решетке, так и на своих брюках, которые я все же отряхиваю, расправившись посредством угроз с лицеистами, невольными свидетелями моего бегства.

Кстати, это моя первая удавшаяся попытка. До того, как я приземляюсь на асфальт, формально уже не лицейский, сиганув с по меньшей мере полутораметровой высоты, Ира каждый раз застигала меня врасплох, когда бежать уже не имело смысла.

Поначалу я еще считал нас единомышленниками, соучастниками одной тайны. И с каждым ее новым сюрпризом — малоприятным, надо сказать, — я чувствовал себя разведчиком, по–пластунски пролезающим под колючей проволокой, напарница которого в этот самый момент вскакивает в полный рост и начинает горланить патриотические куплеты. Прямо в тылу врага.

Ира не пряталась — нет, она демонстрировала себя окружающим и старалась засвидетельствовать меня — в своей, разумеется, компании, — как можно большему числу людей. Через пару недель после нашего знакомства — с шампанским, джакузи, «Мартини» и слоникам над изголовьем, — мне казалось, что о нашей связи знал уже весь город.

Весь, за исключением лицея, город, верил я и, надо признаться, не без повода.

Мы ужинали каждый, без исключения, день в кишиневских ресторанах, которых, к моему изумлению, в городе оказалось чуть ли не меньше, чем газетных киосков. Везде Иру узнавали, и в каждом из ресторанов ее ожидал заранее зарезервированный столик на двоих. Мы пили венгерские, грузинские и молдавские вина, французский коньяк и русскую водку, закусывая печенью по–венециански, кавказским шашлыком, супом из шампиньонов и пельменями с креветками — всего не упомнишь, особенно если расплачиваешься не ты.

Ира и не расплачивалась, она просто вкладывала в поданный официантом кожаный футляр кредитную карточку, которую ей возвращали абсолютно неповрежденной, отчего, вероятно, и возникло мое убеждение, что наши ужины ей ничего не стоят.

Каждый вечер я усаживался напротив нее, но переплетению наших ног под столом такая диспозиция лишь благоприятствовала. Из ресторана мы ехали к ней, где по меньшей мере до полуночи переплетались уже телами, пока не утоляли особо острый после ужина плотский голод. Домой я возвращался сам, обычно к часу–двум ночи, по дороге молча разглядывая плохо освещенные городские улицы. Признаться, я немного жалел вручаемые таксисту купюры — так быстро я привыкал к их присутствию в собственном кармане, куда они ныряли совсем недавно, выпущенные, словно задыхающиеся рыбки в аквариум, нежными пальцами Иры.

— Вы хоть созваниваетесь? — спросил я как–то ее о дочери, поглаживая косичку, которую она теперь не распускала и даже голову старалась не мочить. По моей, разумеется, просьбе.

— Бывает, — уклончиво ответила Ира.

Думаю поэтому, увидев Мазду у ворот не лицея, я и не поверил, что она приехала за дочерью. Я их и вместе–то ни разу_________________________________________________________________________________________________________________________ не видел: даже тогда, на годовом собрании директриса посадила Иру рядом с собой, в стороне от лицеистов, родителей, да и от преподавательского состава тоже.

Пресловутое современное поколение.

А может, все дело в современных родителях, думаю я, совершенно не представляя, как бы среагировали мать с отцом на новость о нас с Ирой. Переполошились ли — так, чтобы до сердечного приступа: все–таки избранница, хоть не намного, но старше, да еще со взрослой дочерью, да с сомнительной репутацией. Или безумно, и снова до инфаркта, обрадовались бы завидной — с материальной, с какой же еще точки зрения, — невесте?